Почему исповедуются короли - Страница 42

Себастьян отпил еще глоток, но эль показался ему безвкусным, даже горьким.

– Как бы ужасно все это ни было, дальше стало еще хуже. Симона с женой заменили новыми тюремщиками, которые морили ребенка голодом и отказывались выносить помойное ведро. Окно его камеры заколотили, лишив света и воздуха. Дофин все сильнее заболевал. За ним никто не ухаживал, его просто оставили лежать в собственных нечистотах. В конце он уже не мог ни ходить, ни говорить. – Серена покосилась на виконта: – Вы уверены, что хотите дослушать?

– Да.

Серена кивнула.

– Мы знаем эту историю, поскольку после событий девятого Термидора было проведено расследование. Национальный Конвент отправил своего представителя Барраса осмотреть королевских детей в Тампле. Баррас обнаружил дофина на грязной кровати в темной камере, такой зловонной, что туда невозможно было войти. Кожа мальчика сделалась зеленовато-серой, его тряпье и волосы кишели паразитами, живот распух от голода, а полуголое тело покрывали синяки и рубцы от бесконечных побоев.

– А его разум?

– Он боялся всех и каждого, кто приближался к нему, и совсем не мог говорить.

– И что же было дальше?

– По настоянию Барраса, к дофину приставили нового надзирателя, человека по имени Лоран, дав приказ следить, чтобы мальчика купали и кормили, а его камеру убирали. Говорят, будто Лоран даже время от времени выносил подопечного на зубчатую стену башни, чтобы тот мог подышать свежим воздухом и посмотреть на парящих в небе птиц. Но слишком поздно. Луи-Шарль уже был неизлечимо болен. Вскоре он умер.

– А как все это время относились к Марии-Терезе?

Серену вопрос, похоже, озадачил.

– Она оставалась в комнате, которую делила с матерью и тетей, прежде чем тех казнили. Да, это была тюремная камера, довольно убогая, однако не шедшая ни в какое сравнение с той дырой, куда бросили гнить ее брата. Оклеенные обоями стены, кровать с балдахином, отделанный мрамором камин – хотя очаг часто оставался холодным. Какое-то время принцессе запрещали иметь свечи и трутницу.

– Ее не морили голодом, не били?

– Кормили не слишком сытно, но она не голодала – и не подвергалась побоям.

Себастьян молчал, уставившись в сумрак возле лестницы, где каменщик и его бывший партнер по танцу сливались в страстных объятиях.

Минуту спустя Серена спросила:

– По-вашему, история двадцатилетней давности как-то связана с убийством того французского врача?

– А по-вашему, нет?

Она облизнула пересохшие губы.

– Я слышала – не уверена, что это правда, заметьте, но…

– Да? – вопросительно глянул Себастьян.

– Говорят, будто один из врачей, выполнявших вскрытие, завернул сердце дофина в носовой платок и унес с собой.

– Милостивый Боже. Зачем?

– Во Франции существует традиция бальзамировать сердца членов королевской фамилии. Тела королей и королев Франции погребают в аббатстве Сен-Дени. А сердца и прочие органы хоронятся в торжественной обстановке в другом месте, как правило, в часовне Валь-де-Грас.

Себастьян пытливо всмотрелся в изящные черты «молли».

– К чему вы клоните?

Однако Серена только покачала головой, плотно сомкнув губы, словно предположение было слишком ужасным, чтобы произнести его вслух.

* * * * * * * *

Вернувшись на Брук-стрит, Себастьян нашел жену в библиотеке. На столе рядом с ней высилась стопка книг, у камина, свернувшись калачиком, спал черный кот. Когда Геро подняла голову, золотистые отсветы пламени замерцали в ее волосах и бросили мягкие тени на спокойные черты лица. Она выглядела такой живой, такой полной сил и здоровья. Невозможно было поверить, что в считанные дни она может умереть.

– Прекрати смотреть на меня так.

Себастьян ошарашено хмыкнул:

– Как «так»?

– Ты знаешь, о чем я. Судя по всему, ты встречался с Гибсоном?

– Встречался. Он пообещал завтра же навести необходимые справки. – Приблизившись, Себастьян положил руки жене на плечи, погладил большими пальцами основание ее шеи. Минуту спустя добавил: – Та раненая француженка, Александри Соваж, получила в Италии образование врача, а сейчас практикует в качестве повитухи. Она говорит, есть способ повернуть младенца в утробе матери, который заключается в особом надавливании на живот. Утверждает, будто делала подобное прежде.

Геро напряглась под его ладонями.

– Гибсон считает это возможным?

– Он точно не знает. Да она и сама признает, что манипуляция может быть опасной, если выполнить ее неправильно.

–Ты доверяешь этой женщине?

– Нет. – Себастьян опустил руки. – Когда-то я убил дорогого ей человека.

– В Португалии?

– Да.

Геро захлопнула книгу, которую читала, и положила ее к остальным.

– Возможно, ребенок повернется сам.

– Возможно. – Себастьян наклонил голову, чтобы разобрать заглавие тонкого томика. – «Réflexions Historiques sur Marie Antoinette». Зачем тебе это?

– Знакомлюсь с различными изложениями случившегося с королевской семьей во время Террора.

– И?

– Леди Жизель сказала тебе правду: у принцессы действительно есть окровавленная рубашка, в которой ее отец взошел на гильотину. Духовник короля сохранил ее и передал Марии-Терезе.

– Жутковатый поступок.

– Да уж. И все же, по моим ощущениям, принцесса высоко его оценила. Не правда ли, это заставляет задуматься об исторической роли королевского исповедника?

– Щекотливая должность, требующая, надо полагать, немалого такта. Впрочем, не столь сложная, когда имеешь дело с правителем наподобие Людовика XVI, который, по всеобщему мнению, был преданным, любящим мужем и отцом и старался быть справедливым и честным королем. Но каково, положа руку на сердце, отпускать грехи Людовику XIV или, скажем, Ричарду III? Правителю, чьи деяния явственно и неоднократно нарушали предписания его веры.